Одна единственная сторона есть только у ленты Мёбиуса, у всего остального их как минимум две))
chujaia, вот чисто благодари себя - это из-за твоих каких-то слов у меня в принципе возникла такая идея... И - за сим, я возвращаюсь к своему "Лесу". Да, и кстати - сюжетно эти две вещи совсем-совсем не связаны))
Название: Персональный Париж
Жанр: наверное, ангст
Дисклеймер: для всеобщего спокойствия - автор благосклонно разрешает считать это ориджиналом? И все совпадения (как это говорится?) случайными))
***
читать дальшеКлюч поворачивается в замке привычным движением. Внутри квартиры сумрак и тишина, но в этом нет ничего нового. В принципе, это даже не значит, что в ней никого нет.
Скинув туфли в прихожей, она тихонько проходит в гостиную, но и там пусто. И только сквозь раздернутые занавески она наконец видит того, к кому пришла, и замирает не дойдя до балконной двери, впитывая сквозь стекло его четкий силуэт.
Их отношения — когда-то, наверное, были любовью — вопреки всему. Потом... это прошло. Их отношения — когда-то оборвались, мучительно и быстро, потому что... Потому что. Потому что — «вопреки всему» было слишком дорогой ценой, которую никто из них не мог позволить себе заплатить. Их отношения сейчас — были просто отдушиной, маленькой слабостью, удобством... И ей хочется верить, что не для нее одной.
Время от времени она приглашает его на какие-нибудь вечеринки и банкеты, такого рода, где будет еще немало их общих знакомых, такого рода, где никто и никогда не выяснит, кто кого пригласил. Не в качестве эскорта, нет-нет. Они и приходят-то — каждый сам по себе. Просто, убеждает она себя, ему полезно появляться в таком вот «свете»... А она, тоже беседуя с кем-то другим, наблюдает из-за столика за тем, как непринужденно он очаровывает всех вокруг — ничего общего со смущенным щенком времен их знакомства, никто уже не усомнится даже на мгновение в том, что ему место здесь. Может быть, он все еще немного молод, чтобы быть официально причисленным к «старшим товарищам», но уже слишком опытен, чтобы позволить просто отмахнуться от своего присутствия.
Когда-нибудь позже, когда вечер набирает обороты, а количество алкоголя в его крови повышается, делая выверенные жесты более размашистыми, а смех более естественным, они неизбежно оказываются рядом — за одним столиком или на соседних стульях у стойки бара. Ненадолго, минут на десять-пятнадцать.
Они не обсуждают никаких животрепещущих проблем, просто обмениваются парой-тройкой несущественных новостей, как и положено давним знакомым. И наверное, это то что ей надо: потому что если вот такому — молодому, красивому и популярному — ему все еще не скучно быть с ней, если она все еще способна разговаривать о музыке или моде наравне с двадцатишестилетним, значит она все еще... значит она — все еще она, не смотря на все эти морщинки и необходимость еженедельно подкрашивать проступающую седину.
Потом она уходит — раньше чем вечеринка полностью переходит в попойку.
Она никогда не зовет его к себе домой.
Он никогда не зовет ее куда-либо кроме как к себе домой.
Когда-нибудь во время съемок или записи ее мобильный тихо вздрагивает в кармане, отзываясь на короткое в одно слово сообщение: «Придешь?» И она отвечает также коротко: «Да» или «Нет», в зависимости от того, запланированы ли у нее на вечер какие-нибудь другие, неоткладываемые дела.
То, что у нее есть свой ключ, случайность. Его переезд совпал с самым закатом их «всепобеждающей любви», а потом они разошлись слишком быстро и слишком полно, чтобы заморачиваться из-за такой мелочи, как наличие у нее дубликата.
Теперь он — преимущество. Потому что, хотя она и приходит почти неприлично поздно — учитывая его и ее безумные графики, иногда ей все же приходится его ждать.
А иногда, она находит его дремлющим на диване, и поскольку — как может быть никто другой — представляет, как мало времени остается порой у него на сон, ей не хочется будить его, по крайней мере, будить его резко, и она присаживается рядом, тихонько проводит пальцами сквозь спутавшиеся на затылке волосы, разглаживает напряженную шею, проводит пальчиками вдоль позвоночника, отсчитывая выступающие позвонки.
Иногда, еще толком не проснувшись, он молча перекладывает ее руку на то место, которое устало больше других, и потом тихонько хнычет в подушку, когда она разминает самые болезненные узлы. Наверное, он вполне мог бы потратиться на полноценный массаж, но ей нравится быть нужной ему даже в таком качестве — пожилым одиноким женщинам нужен кто-то, о ком они могли бы заботиться, а она никогда не любила ни кошек, ни собак.
Ей нравится сонное, чуть мятое лицо, с которым он спустя несколько минут приподнимается на локтях, чуть слышно вздыхая. И какой-то домашний, размазанный поцелуй, которым он тянется к ее губам, прежде чем спустить с дивана ноги с тихим: «Привет... я пойду подогрею еду?»
Это еще одна постоянная в этих встречах: во сколько бы он ни освободился и как бы не устал, если он приглашает ее к себе, он что-то готовит, покупает в конце концов — если точно знает, что появится заведомо позже, чем она. С течением времени она приучилась даже не пытаться приносить хоть что-то с собой. С течением времени ее стало умилять присутствие в двадцатишестилетнем мальчике такой почти стариковской принципиальности — если он приглашает ее, то он же и кормит.
Вопреки досужему представлению — они не спят вместе. Если время от времени между ними и случается секс, то это тоже — удобство, взаимное удовольствие от процесса, почти игра. От спаивавшей их когда-то в почти неразделимое, неразличимое целое одуряющей страсти ничего не осталось. Уже давно.
Он здоровый двадцатишестилетний мужчина, у него, наверняка, есть потребности, и, она уверена, есть кто-то, с кем он их удовлетворяет. Она никогда не спрашивает — когда и с кем, как и он никогда не интересуется тем же в отношении нее.
Чаще всего — они просто тихо едят то, что он приготовил, а потом также тихо, обмениваясь от силы парой фраз в час, смотрят какое-нибудь кино или просто — слушают музыку.
Иногда она думает, что нужна ему именно для этого — для такой вот возможности спокойно расслабиться, не прикидываясь ничем, и в то же время — не чувствуя себя одиноким.
Иногда она думает, что в их отношениях есть что-то неправильное, вредное для них обоих. Иллюзия суррогатной семьи — в ее отсутствие... Почти идеальный выход для женщины ее возраста, но двадцатишестилетние мальчики должны стремиться к чему-то большему, к чему-то настоящему, разве нет?
Иногда, как вот сегодня, она находит его на балконе, расслабляющимся под тихую музыку и стаканчик-другой сакэ. И тогда просто тихо приносит с кухни второй стакан, присаживается рядом — молчаливым ободряющим присутствием. Курит за компанию, пока его голова не начинает сонно клониться к ней на плечо.
Она всегда уезжает домой после того, как он заснет. Они — не спят вместе — в больше чем одном смысле.
Но сегодня что-то не так, неправильно... И дело даже не в отсутствии музыки, и не в том, что свежая бутылка сакэ осталась почти непочатой, максимум вторая рюмка стоит, едва пригубленная, на столе. Хотя — судя по количеству окурков в пепельнице, он уже долго сидит вот так — вперившись в темноту, со слишком прямыми, слишком напряженными плечами и по-детски надутыми, обиженными губами.
Ах, эти губы... она не может удержаться, чтобы всего на минуточку, на один этот миг — не выйти из образа, не чмокнуть его как ребенка во вмятинку виска, не...
Его откидывает как электрошоком. «Не надо!» - говорит он, резко, почти зло. Тоном, который она не может, не намерена терпеть — теперь...
Мальчик, которого она любила когда-то, остро реагировал на все происходящее вокруг: волновался, стремился, расстраивался, злился, - и в конечном итоге все это выплескивалось на нее.
Мальчик, которым он стал, сам приучил ее, что что бы не происходило, это все останется скрытым — где-то внутри. Или это она выпала из числа тех людей, с которыми он позволяет себе это показывать.
«Мне уйти?» - спрашивает она, разворачиваясь к балконной двери, зная, прекрасно зная, что уйти ей не дадут, что он бы не позвонил, если бы зачем-то она не была ему нужна. Поэтому она совсем не удивляется, когда ладонь смыкается у нее на запястье, тянет, силой усаживая ее на второй стул. «Просто посиди», - говорит он, не оборачиваясь, - «покури со мной...»
Ей хочется сказать, что судя по пепельнице — ему на сегодня уже хватит курить... но он и сам не тянется за сигаретой, так и сидит, всматриваясь в ночные огни Токио, и она «просто сидит» рядом. И тоже не курит — за компанию.
Когда он разворачивается и вдруг сгибается пополам, упираясь лбом куда-то ей в бедро, - вот это действительно застает ее врасплох, и она даже толком не знает, как реагировать. За последние... годы?.. это первый раз, когда он показывает ей, что ему плохо.
Плохо — не физически. Физическая боль — такая штука, что ее практически невозможно полностью скрыть. Их всех учили ее скрывать, но за пределами сцены — в ней нет стыда, нет смысла утаивать, что что-то ноет и тянет.
На этот раз «тянет» и «сводит» где-то внутри, и она не знает — как с этим обходиться, и ее рука касается закаменевшей шеи легко-легко, будто спрашивая...
«Я же сказал, не надо!» Ее рука снова поймана, впечатана ладонью в ее же коленку, но пальцы, с силой вжимающие ее туда слегка дрожат — от нездорового, похожего на боль или температуру напряжения, того же, что выгибает его спину и заставляет дыхание вырываться короткими резкими вздохами. Бедром — она чувствует их — даже через плотную джинсовую ткань.
Черта с два не надо...
Свободной, не пойманной рукой, она тянется к забытому на столике сакэ... Ей сейчас не помешает храбрость, даже заемная. Ей сейчас не помешало бы ощущать себя сорока (с лишним) летней и мудрой женщиной, а не слабой, потерянной, не соответствующей моменту, чуть ли не моложе его...
Вновь почувствовав прикосновение, он — ожидаемо — вскидывается, выдавливает сквозь зубы: «Пожалуйста, не надо!», она на секунду оторопевает от его злого, загнанного, совершенно больного взгляда.
Требуется усилие, чтобы вот так, рукой за затылок, притянуть, поднять его лицо на один уровень с собственным, прижать плотно сомкнутыми губами к своим, приоткрытым. Она чувствует его изначальное сопротивление, ловит прерывистый выдох, с которым он сдается, подчиняясь ее молчаливому требованию...
А потом — он перехватывает инициативу и буквально ввинчивается языком к ней в рот, во все еще плещущееся там, медленно рассасываемое саке, мечется внутри, как будто желая оказаться везде и сразу, как будто ища там какие-то ускользающие ответы...
Миг - и она уже прижата спиной, распластана на оконном стекле. Миг — и они уже в гостиной. Миг — и в постели. Происходящее воспринимается урывками, как будто какой-то безумный режиссер безжалостно вырезал все ненужные передвижения...
То, как он вбивается в нее, - это не страсть. Она еще помнит, каким он бывал под влиянием страсти. Это — злость, почти отчаянье. И они не имеют никакого отношения к ней. Просто — так или иначе — им было нужно пролиться. А она только что — предложила ему сосуд.
Когда все заканчивается, он — даже не восстановив дыхания — скатывается с нее, сворачивается в клубок, к ней спиной — немного нелепый в полуспущенных джинсах.
«Прости», - выдыхает он глухо в сгиб собственного локтя, - «прости...»
Застегивая наполовину растегнутую блузку, она ощущает себя на удивление спокойной. «Пойду», - сообщает она ярким, легким, наигранно беззаботным голосом, - «подогрею нам что-нибудь поесть». И видит как вздрагивают, как от удара выступающие беззащитные лопатки: «Я даже ничего не приготовил сегодня...»
«Идиот», - говорит она, - «я прожила на этом свете больше сорока лет. Наверное, я смогу сготовить что-то простейшее...»
В гостиной — она останавливается, прислонившись к стенке, чтобы восстановить свое, вдруг сбившееся (только сейчас) дыхание. Стоит, пока из-за двери не раздается первый — больше похожий на хрип — глухой всхлип...
В холодильнике и правда — шаром покати. Похоже, что за последние несколько дней он не только не готовил, но даже не ходил в магазин. В принципе — это имеет смысл, то, что в том настроении, в каком она его обнаружила, ему не хотелось заниматься таким любимым и позитивным занятием. На «что-то простейшее» впрочем — на рис с яйцом и кофе из перколатора — продуктов хватает. А большего — она и не обещала.
Пока рисоварка работает — она выходит на балкон, обходя дверь в спальню по широкому кругу. Курит, думая — ну не смешно ли (то есть вообще ничуть не смешно), что ей совсем не нужно знать, что же на самом деле произошло с ним. Раньше, это, конечно, бы ее интересовало. Теперь — если это что-то серьезное, улей, которым — в силу самой своей сути — является шоу-бизнес, донесет это до нее буквально завтра. Но она подозревает как раз, что это — ничего особенного, просто вечные уступки, которых требует их занятие. Что-то, что приходится делать вопреки себе — своим желаниям, своим принципам, своей совести. Рано или поздно, что-то совсем незначительное оказывается последней каплей, и ты срываешься — разнося все вокруг.
С возрастом, правда, приучаешься уходить, отключаться, сбрасывать напряжение еще до достижения «критической массы». С возрастом — ты перестаешь стараться так сильно, как все еще старается он.
Почему-то она уверена, что, что бы это ни было, это касается работы — не личной жизни, потому что... если бы у него было это что-то, личное, достаточно сильное, чтобы вызвать такую реакцию — на фиг бы они были нужны ему, замешанные на иллюзии - «семейные» вечера с ней.
Она как раз возвращается — за пару минут до звонка рисоварки, когда он тоже, наконец, появляется из спальни, останавливается в дверях, точно стесняясь зайти на собственную кухню — переодетый в халат и с волосами, свисающими вокруг лица промокшими, слипшимися прядями, как будто он, долго и старательно, просто швырял холодную воду себе в лицо.
Но выглядит он лучше — более расслабленным, только очень усталым. Тяжело опускается на стул, мямлит — снова куда-то в махровый рукав: «Прости?»
«Хочешь поговорить?» - спрашивает она, чисто ради проформы: ей совсем не хочется ничего знать, и он слегка приподнимает голову, усмехаясь: «Не очень. Не обидишься?.. Просто... меня, кажется, отпустило. Не хочется... ворошить...»
«Идиот», - говорит она, брякая перед ним тарелку с рисом, - «ешь уже».
Уже позже, когда она также неловко брякает перед ним чашку кофе, с молоком и сахаром, он спрашивает, немножко смущенно: «Тебе правда — нужно домой?»
Кровать у него огромная. Раньше — во время секса — это как-то не замечалось. Но сейчас, когда они просто лежат на спине, параллельно друг другу — между ними вполне поместился бы еще человек-другой.
«Мне хочется уехать...» - говорит он тихо, разглядывая несуществующие трещинки на своем потолке.
«Куда?»
«Не знаю... На кудыкину гору...Перед тем, как ты пришла, я почти собрался позвонить менеджеру и сказать, что я уезжаю. На неделю. И мне плевать, что произойдет за это время...»
«Тогда мне жаль, что я пришла, когда я пришла», - говорит она. Только отчасти в шутку.
И пауза длится, растягивается, как паутинка с повисшим на конце паучком.
«Никуда бы я не уехал, правда?» - завершающий смешок похож на выдох после приема горького лекарства.
И она не смотрит на него, не смотрит, не смотрит... пока колыхание кровати не сообщает ей о том, что он поворачивается на бок... тихонько стонет, устраиваясь поудобнее... уже спит.
Ее рука сама тянется, чтобы убрать упавшую прядь, пытающуюся залезть в полуоткрытый, расслабленный рот. И сейчас, во сне — даже сквозь морщинки и круги усталости, сквозь замученную, студийную бледность кожи — как-то особенно видно, какой он на самом деле юный... Еще совсем мальчик — которому положено мечтать...
Погасив по дороге свет, она выходит босиком на балкон и долго курит в темноте, как и положено сорока (с чем-то) летней женщине, не заглядывающей дальше только что прошедшего дня.
Название: Персональный Париж
Жанр: наверное, ангст
Дисклеймер: для всеобщего спокойствия - автор благосклонно разрешает считать это ориджиналом? И все совпадения (как это говорится?) случайными))
У каждого города есть пол и возраст, которые не имеют
отношения к демографии. Рим – женщина. Такова и Одесса.
Лондон – подросток, беспризорник, и это не изменилось со
времен Диккенса. Париж, я думаю, это мужчина чуть старше 20,
влюбленный в женщину, которая его старше.
Джон Бергер
отношения к демографии. Рим – женщина. Такова и Одесса.
Лондон – подросток, беспризорник, и это не изменилось со
времен Диккенса. Париж, я думаю, это мужчина чуть старше 20,
влюбленный в женщину, которая его старше.
Джон Бергер
***
читать дальшеКлюч поворачивается в замке привычным движением. Внутри квартиры сумрак и тишина, но в этом нет ничего нового. В принципе, это даже не значит, что в ней никого нет.
Скинув туфли в прихожей, она тихонько проходит в гостиную, но и там пусто. И только сквозь раздернутые занавески она наконец видит того, к кому пришла, и замирает не дойдя до балконной двери, впитывая сквозь стекло его четкий силуэт.
Их отношения — когда-то, наверное, были любовью — вопреки всему. Потом... это прошло. Их отношения — когда-то оборвались, мучительно и быстро, потому что... Потому что. Потому что — «вопреки всему» было слишком дорогой ценой, которую никто из них не мог позволить себе заплатить. Их отношения сейчас — были просто отдушиной, маленькой слабостью, удобством... И ей хочется верить, что не для нее одной.
Время от времени она приглашает его на какие-нибудь вечеринки и банкеты, такого рода, где будет еще немало их общих знакомых, такого рода, где никто и никогда не выяснит, кто кого пригласил. Не в качестве эскорта, нет-нет. Они и приходят-то — каждый сам по себе. Просто, убеждает она себя, ему полезно появляться в таком вот «свете»... А она, тоже беседуя с кем-то другим, наблюдает из-за столика за тем, как непринужденно он очаровывает всех вокруг — ничего общего со смущенным щенком времен их знакомства, никто уже не усомнится даже на мгновение в том, что ему место здесь. Может быть, он все еще немного молод, чтобы быть официально причисленным к «старшим товарищам», но уже слишком опытен, чтобы позволить просто отмахнуться от своего присутствия.
Когда-нибудь позже, когда вечер набирает обороты, а количество алкоголя в его крови повышается, делая выверенные жесты более размашистыми, а смех более естественным, они неизбежно оказываются рядом — за одним столиком или на соседних стульях у стойки бара. Ненадолго, минут на десять-пятнадцать.
Они не обсуждают никаких животрепещущих проблем, просто обмениваются парой-тройкой несущественных новостей, как и положено давним знакомым. И наверное, это то что ей надо: потому что если вот такому — молодому, красивому и популярному — ему все еще не скучно быть с ней, если она все еще способна разговаривать о музыке или моде наравне с двадцатишестилетним, значит она все еще... значит она — все еще она, не смотря на все эти морщинки и необходимость еженедельно подкрашивать проступающую седину.
Потом она уходит — раньше чем вечеринка полностью переходит в попойку.
Она никогда не зовет его к себе домой.
Он никогда не зовет ее куда-либо кроме как к себе домой.
Когда-нибудь во время съемок или записи ее мобильный тихо вздрагивает в кармане, отзываясь на короткое в одно слово сообщение: «Придешь?» И она отвечает также коротко: «Да» или «Нет», в зависимости от того, запланированы ли у нее на вечер какие-нибудь другие, неоткладываемые дела.
То, что у нее есть свой ключ, случайность. Его переезд совпал с самым закатом их «всепобеждающей любви», а потом они разошлись слишком быстро и слишком полно, чтобы заморачиваться из-за такой мелочи, как наличие у нее дубликата.
Теперь он — преимущество. Потому что, хотя она и приходит почти неприлично поздно — учитывая его и ее безумные графики, иногда ей все же приходится его ждать.
А иногда, она находит его дремлющим на диване, и поскольку — как может быть никто другой — представляет, как мало времени остается порой у него на сон, ей не хочется будить его, по крайней мере, будить его резко, и она присаживается рядом, тихонько проводит пальцами сквозь спутавшиеся на затылке волосы, разглаживает напряженную шею, проводит пальчиками вдоль позвоночника, отсчитывая выступающие позвонки.
Иногда, еще толком не проснувшись, он молча перекладывает ее руку на то место, которое устало больше других, и потом тихонько хнычет в подушку, когда она разминает самые болезненные узлы. Наверное, он вполне мог бы потратиться на полноценный массаж, но ей нравится быть нужной ему даже в таком качестве — пожилым одиноким женщинам нужен кто-то, о ком они могли бы заботиться, а она никогда не любила ни кошек, ни собак.
Ей нравится сонное, чуть мятое лицо, с которым он спустя несколько минут приподнимается на локтях, чуть слышно вздыхая. И какой-то домашний, размазанный поцелуй, которым он тянется к ее губам, прежде чем спустить с дивана ноги с тихим: «Привет... я пойду подогрею еду?»
Это еще одна постоянная в этих встречах: во сколько бы он ни освободился и как бы не устал, если он приглашает ее к себе, он что-то готовит, покупает в конце концов — если точно знает, что появится заведомо позже, чем она. С течением времени она приучилась даже не пытаться приносить хоть что-то с собой. С течением времени ее стало умилять присутствие в двадцатишестилетнем мальчике такой почти стариковской принципиальности — если он приглашает ее, то он же и кормит.
Вопреки досужему представлению — они не спят вместе. Если время от времени между ними и случается секс, то это тоже — удобство, взаимное удовольствие от процесса, почти игра. От спаивавшей их когда-то в почти неразделимое, неразличимое целое одуряющей страсти ничего не осталось. Уже давно.
Он здоровый двадцатишестилетний мужчина, у него, наверняка, есть потребности, и, она уверена, есть кто-то, с кем он их удовлетворяет. Она никогда не спрашивает — когда и с кем, как и он никогда не интересуется тем же в отношении нее.
Чаще всего — они просто тихо едят то, что он приготовил, а потом также тихо, обмениваясь от силы парой фраз в час, смотрят какое-нибудь кино или просто — слушают музыку.
Иногда она думает, что нужна ему именно для этого — для такой вот возможности спокойно расслабиться, не прикидываясь ничем, и в то же время — не чувствуя себя одиноким.
Иногда она думает, что в их отношениях есть что-то неправильное, вредное для них обоих. Иллюзия суррогатной семьи — в ее отсутствие... Почти идеальный выход для женщины ее возраста, но двадцатишестилетние мальчики должны стремиться к чему-то большему, к чему-то настоящему, разве нет?
Иногда, как вот сегодня, она находит его на балконе, расслабляющимся под тихую музыку и стаканчик-другой сакэ. И тогда просто тихо приносит с кухни второй стакан, присаживается рядом — молчаливым ободряющим присутствием. Курит за компанию, пока его голова не начинает сонно клониться к ней на плечо.
Она всегда уезжает домой после того, как он заснет. Они — не спят вместе — в больше чем одном смысле.
Но сегодня что-то не так, неправильно... И дело даже не в отсутствии музыки, и не в том, что свежая бутылка сакэ осталась почти непочатой, максимум вторая рюмка стоит, едва пригубленная, на столе. Хотя — судя по количеству окурков в пепельнице, он уже долго сидит вот так — вперившись в темноту, со слишком прямыми, слишком напряженными плечами и по-детски надутыми, обиженными губами.
Ах, эти губы... она не может удержаться, чтобы всего на минуточку, на один этот миг — не выйти из образа, не чмокнуть его как ребенка во вмятинку виска, не...
Его откидывает как электрошоком. «Не надо!» - говорит он, резко, почти зло. Тоном, который она не может, не намерена терпеть — теперь...
Мальчик, которого она любила когда-то, остро реагировал на все происходящее вокруг: волновался, стремился, расстраивался, злился, - и в конечном итоге все это выплескивалось на нее.
Мальчик, которым он стал, сам приучил ее, что что бы не происходило, это все останется скрытым — где-то внутри. Или это она выпала из числа тех людей, с которыми он позволяет себе это показывать.
«Мне уйти?» - спрашивает она, разворачиваясь к балконной двери, зная, прекрасно зная, что уйти ей не дадут, что он бы не позвонил, если бы зачем-то она не была ему нужна. Поэтому она совсем не удивляется, когда ладонь смыкается у нее на запястье, тянет, силой усаживая ее на второй стул. «Просто посиди», - говорит он, не оборачиваясь, - «покури со мной...»
Ей хочется сказать, что судя по пепельнице — ему на сегодня уже хватит курить... но он и сам не тянется за сигаретой, так и сидит, всматриваясь в ночные огни Токио, и она «просто сидит» рядом. И тоже не курит — за компанию.
Когда он разворачивается и вдруг сгибается пополам, упираясь лбом куда-то ей в бедро, - вот это действительно застает ее врасплох, и она даже толком не знает, как реагировать. За последние... годы?.. это первый раз, когда он показывает ей, что ему плохо.
Плохо — не физически. Физическая боль — такая штука, что ее практически невозможно полностью скрыть. Их всех учили ее скрывать, но за пределами сцены — в ней нет стыда, нет смысла утаивать, что что-то ноет и тянет.
На этот раз «тянет» и «сводит» где-то внутри, и она не знает — как с этим обходиться, и ее рука касается закаменевшей шеи легко-легко, будто спрашивая...
«Я же сказал, не надо!» Ее рука снова поймана, впечатана ладонью в ее же коленку, но пальцы, с силой вжимающие ее туда слегка дрожат — от нездорового, похожего на боль или температуру напряжения, того же, что выгибает его спину и заставляет дыхание вырываться короткими резкими вздохами. Бедром — она чувствует их — даже через плотную джинсовую ткань.
Черта с два не надо...
Свободной, не пойманной рукой, она тянется к забытому на столике сакэ... Ей сейчас не помешает храбрость, даже заемная. Ей сейчас не помешало бы ощущать себя сорока (с лишним) летней и мудрой женщиной, а не слабой, потерянной, не соответствующей моменту, чуть ли не моложе его...
Вновь почувствовав прикосновение, он — ожидаемо — вскидывается, выдавливает сквозь зубы: «Пожалуйста, не надо!», она на секунду оторопевает от его злого, загнанного, совершенно больного взгляда.
Требуется усилие, чтобы вот так, рукой за затылок, притянуть, поднять его лицо на один уровень с собственным, прижать плотно сомкнутыми губами к своим, приоткрытым. Она чувствует его изначальное сопротивление, ловит прерывистый выдох, с которым он сдается, подчиняясь ее молчаливому требованию...
А потом — он перехватывает инициативу и буквально ввинчивается языком к ней в рот, во все еще плещущееся там, медленно рассасываемое саке, мечется внутри, как будто желая оказаться везде и сразу, как будто ища там какие-то ускользающие ответы...
Миг - и она уже прижата спиной, распластана на оконном стекле. Миг — и они уже в гостиной. Миг — и в постели. Происходящее воспринимается урывками, как будто какой-то безумный режиссер безжалостно вырезал все ненужные передвижения...
То, как он вбивается в нее, - это не страсть. Она еще помнит, каким он бывал под влиянием страсти. Это — злость, почти отчаянье. И они не имеют никакого отношения к ней. Просто — так или иначе — им было нужно пролиться. А она только что — предложила ему сосуд.
Когда все заканчивается, он — даже не восстановив дыхания — скатывается с нее, сворачивается в клубок, к ней спиной — немного нелепый в полуспущенных джинсах.
«Прости», - выдыхает он глухо в сгиб собственного локтя, - «прости...»
Застегивая наполовину растегнутую блузку, она ощущает себя на удивление спокойной. «Пойду», - сообщает она ярким, легким, наигранно беззаботным голосом, - «подогрею нам что-нибудь поесть». И видит как вздрагивают, как от удара выступающие беззащитные лопатки: «Я даже ничего не приготовил сегодня...»
«Идиот», - говорит она, - «я прожила на этом свете больше сорока лет. Наверное, я смогу сготовить что-то простейшее...»
В гостиной — она останавливается, прислонившись к стенке, чтобы восстановить свое, вдруг сбившееся (только сейчас) дыхание. Стоит, пока из-за двери не раздается первый — больше похожий на хрип — глухой всхлип...
В холодильнике и правда — шаром покати. Похоже, что за последние несколько дней он не только не готовил, но даже не ходил в магазин. В принципе — это имеет смысл, то, что в том настроении, в каком она его обнаружила, ему не хотелось заниматься таким любимым и позитивным занятием. На «что-то простейшее» впрочем — на рис с яйцом и кофе из перколатора — продуктов хватает. А большего — она и не обещала.
Пока рисоварка работает — она выходит на балкон, обходя дверь в спальню по широкому кругу. Курит, думая — ну не смешно ли (то есть вообще ничуть не смешно), что ей совсем не нужно знать, что же на самом деле произошло с ним. Раньше, это, конечно, бы ее интересовало. Теперь — если это что-то серьезное, улей, которым — в силу самой своей сути — является шоу-бизнес, донесет это до нее буквально завтра. Но она подозревает как раз, что это — ничего особенного, просто вечные уступки, которых требует их занятие. Что-то, что приходится делать вопреки себе — своим желаниям, своим принципам, своей совести. Рано или поздно, что-то совсем незначительное оказывается последней каплей, и ты срываешься — разнося все вокруг.
С возрастом, правда, приучаешься уходить, отключаться, сбрасывать напряжение еще до достижения «критической массы». С возрастом — ты перестаешь стараться так сильно, как все еще старается он.
Почему-то она уверена, что, что бы это ни было, это касается работы — не личной жизни, потому что... если бы у него было это что-то, личное, достаточно сильное, чтобы вызвать такую реакцию — на фиг бы они были нужны ему, замешанные на иллюзии - «семейные» вечера с ней.
Она как раз возвращается — за пару минут до звонка рисоварки, когда он тоже, наконец, появляется из спальни, останавливается в дверях, точно стесняясь зайти на собственную кухню — переодетый в халат и с волосами, свисающими вокруг лица промокшими, слипшимися прядями, как будто он, долго и старательно, просто швырял холодную воду себе в лицо.
Но выглядит он лучше — более расслабленным, только очень усталым. Тяжело опускается на стул, мямлит — снова куда-то в махровый рукав: «Прости?»
«Хочешь поговорить?» - спрашивает она, чисто ради проформы: ей совсем не хочется ничего знать, и он слегка приподнимает голову, усмехаясь: «Не очень. Не обидишься?.. Просто... меня, кажется, отпустило. Не хочется... ворошить...»
«Идиот», - говорит она, брякая перед ним тарелку с рисом, - «ешь уже».
Уже позже, когда она также неловко брякает перед ним чашку кофе, с молоком и сахаром, он спрашивает, немножко смущенно: «Тебе правда — нужно домой?»
Кровать у него огромная. Раньше — во время секса — это как-то не замечалось. Но сейчас, когда они просто лежат на спине, параллельно друг другу — между ними вполне поместился бы еще человек-другой.
«Мне хочется уехать...» - говорит он тихо, разглядывая несуществующие трещинки на своем потолке.
«Куда?»
«Не знаю... На кудыкину гору...Перед тем, как ты пришла, я почти собрался позвонить менеджеру и сказать, что я уезжаю. На неделю. И мне плевать, что произойдет за это время...»
«Тогда мне жаль, что я пришла, когда я пришла», - говорит она. Только отчасти в шутку.
И пауза длится, растягивается, как паутинка с повисшим на конце паучком.
«Никуда бы я не уехал, правда?» - завершающий смешок похож на выдох после приема горького лекарства.
И она не смотрит на него, не смотрит, не смотрит... пока колыхание кровати не сообщает ей о том, что он поворачивается на бок... тихонько стонет, устраиваясь поудобнее... уже спит.
Ее рука сама тянется, чтобы убрать упавшую прядь, пытающуюся залезть в полуоткрытый, расслабленный рот. И сейчас, во сне — даже сквозь морщинки и круги усталости, сквозь замученную, студийную бледность кожи — как-то особенно видно, какой он на самом деле юный... Еще совсем мальчик — которому положено мечтать...
Погасив по дороге свет, она выходит босиком на балкон и долго курит в темноте, как и положено сорока (с чем-то) летней женщине, не заглядывающей дальше только что прошедшего дня.
@темы: Kamenashi Kazuya, Мои фики
-
-
13.08.2012 в 07:22chujaia, "Лес", он будет, он никуда не делся - просто пока я сидела по самые ушки в переводе, а вы с Айей, ну и с очень незначительным моим участием активно обсуждали наличие "взрослого, мудрого и т.д. человека" в Каменашевской жизни раньше и сейчас, что-то меня такое торкнуло - вот то ли эти "больные глаза" 2010 года, что ты поминала, то ли даже не знаю - и вот как бы результат. Просто записать это тогда не было ни малейшей возможности, но желание сделать это - оно ведь никуда не исчезло?))
Ох, про "железные петли" Каменаша мне понравилось)) Ты иногда как скажешь, так мне хочется пищать от чисто эстетического наслаждения. И я даже не буду говорить про выражение лица - потому что вот честно, ломает угадывать, сколько в том, что они говорили на этом прессконе было действительно от них, а сколько "идейно правильного" и "заранее заготовленного", но язык тела - даже до и после собственно вопросов про Джина (в ожидании/реакции?) у него там очень неуютный и нервный - далеко за пределами обычной "трясогузки", как ты называешь. А на панасониковском ивенте - там и вопросов нет - там он однозначно - не ожидал. Закушенных губ не помню, но помню "отключение улыбки", то есть вот реально абсолютно бесстрастное "забрало" на лице, и скажем так - убыстренный шаг при выходе.
Но в принципе - и мне тоже - вот применительно к этому конкретному фику - милее MS и, судя по всему, одновременно с ним записанный мессаж. Потому что - вот даже отбрасывая в сторону поведение одногруппников, допустим, допустим, что они наоборот его покрывали - но с Каме там явно что-то было неладно, и это в чем-то даже интереснее, чем реакция на Джиновскую женитьбу - ибо необъяснимо и не объяснено. И опять же - с умным и страдающим лицов с фотошутов, долженствующим показать богатый внутренний мир - для меня не бьется, потому что фотошуты фотошутами, там фотограф-сан может сказать "А ну-ка дайте мне задумчивость о тщете всего сущего", но на телешоу-то Каменаш включает айдола на полную катушку и отрабатывает от и до, даже когда откровенно хлюпает простуженным носом)) Так что вот этот момент для меня очень загадочный и потому - чрезвычайно интересный.
-
-
14.08.2012 в 01:12Ylisa, прежде всего я думаю в их отношениях кёко была сверху
Ну видишь ли, для меня она и в этой истории - сверху. Как в разруливании вот этого - описанного - необычного для них вечера, так и в принципе в том, в какой именно форме они поддерживают эти "иллюзорные" отношения. Вот именно в плане того - кто, в конечном итоге принимает решения. И, помилуй боже, какое унижение? Где тут она унижается? Она благосклонно дарит своим присутствием))
А если серьезно, то, во-первых, она очень четко проводит границу между "кто-то есть", в смысле, что здоровый молодой мужчина, наверное, время от времени с кем-то спит (раз уж они друг с другом не спят - за исключением крайне редких моментов, когда "вот такое настроение" приключилось), и "кто-то есть" в смысле именно отношений, и насчет вот именно последнего она на 100% уверена, что этого нет: а иначе бы не звал, и со своими болячками и одиночествами шел к этому другому человеку, а не к ней - то есть априори, если зовет, значит по-прежнему один. Очень между прочим удобная и безопасная, и совершенно не унизительная для женщины позиция - поставить мужчину в положение, когда именно он выступает в роли вечного просителя: "придешь?", а она ведь может так же легко ответить "нет", а не "да". И совершенно не обязательно, что ее "неоткладываемое дело" - это работа.
К слову, я не очень поняла насчет женщины, которую бросил многолетний партнер - это ты, я надеюсь, про мужа? Потому что в отношении Каме - слова о том,что не хочет мешать и отходит - это слова женщины, которая бросает, а не слова женщины, которую бросили.
И потом вот с чисто внешней стороны, эта схема их нынешних отношений (в фике), она такая... безобидно приятельская? "Да, я приглашаю его на какие-то вечеринки, но это я так, по старой дружбе, оказываю протекцию, по сути. Да, я захожу в гости, но чисто по-дружески - покушать домашней еды, посмотреть фильм, послушать музыку (мы кстати многократно в разных местах обсуждали насчет того, кто привил Каменашу его не совсем характерные для юноши музыкальные вкусы), в конце концов просто поболтать с не совсем чужим человеком". ("Высокие, высокие отношения (с)) Для меня вот очень говорящий момент, что она никогда не остается ночевать - еще одни пять копеек в копилку того, что "я просто захожу в гости". Слабенькому после внутренней бури Каменашу приходится по сути просить ее остаться, потому что едва найденное им равновесие слишком шаткое.
То есть для меня - вся игра здесь ведется строго по ее правилам. Другой вопрос, что где-то на донышке там - и остаточная нежность и остаточная... ответственность, что ли?... ("за того, кого мы приручаем" (с)
А насчет уверенности... Знаешь, какая бы ни была она, эта уверенность, и кем бы ты не был ("триста лет тому назад" (с) что-то меня сегодня пробрало на цитаты, но образ черепахи Тортилы и Буратино слишком забавно перекликается))), рано или поздно наступает момент, когда тебя банально начинает непоправимо предавать собственное тело (еще другие и не замечают, а ты сам уже и видишь, и чувствуешь), и тогда любое лишнее подтверждение того, что, да, ты еще воспринимаешься, как женщина, как молодая и как интересная (во всех смыслах) - оно совсем не лишнее.
Гм, этот пост уже слишком длинный получается, но все-таки влеплю сюда же про физиогномику - вот просто не могу удержаться, потому что меня саму позабавило - на фоне всего обсуждения здесь, когда я увидела вот этот снимок:
читать дальше
Губки выпячены - тоже выказываем презрение, или это просто один из малоизученных (в отличие от скажем губооблизывания) лицевых тиков черепаха?
-
-
14.08.2012 в 03:50Вот про вечеринку я, например, и согласна и не согласна одновременно. Согласна - потому что безусловно: несомненно они сталкиваются по работе постоянно. А не согласна - именно потому, что круг в котором Кёко своя это круг куда пихаясь локтями и барахтая лапами Каменаши-кун еще только стремится попасть, и сказать по чести - ему туда еще семь верст лесом.
Вот, к примеру, из недавно переведенного интервью, где Каме с Машей беседуют, следует, что Маша пил и задушевно общался с половиной молодых звездочек ДжЕ и близок с ними до такой степени, что они спьяну ночью звонят ему за советом. Но если взять чисто гипотетическую ситуацию, что вдруг откуда ни возьмись завтра Маша надумает жениться - то для меня совсем не очевидно, что Каменаши-кун, Ямашита-кун и К будут на это событие приглашены. Точнее сказать, я могу представить два сценария - либо, что приглашена будет вся эта гоп-компания скопом, либо - что не приглашен из них не будет никто, а будут приглашены люди одного с Машей круга, ранга и возраста. Потому что есть мероприятия, как бы это выразиться - корпоративные? Ну типа "каунтдауна", где от самых семпаистых семпаев до самых джуниористых джуниоров в одном строю, ну или типа - вечеринка по поводу завершения фильма/дорамы, где именно что все актеры и весь стафф, а есть мероприятия, которые только и исключительно внутри определенного круга, и туда, по крайней мере первоначально - либо за уже имеющиеся заслуги, либо по рекомендации/знакомству с кем-то, кто в этот круг входит. Поэтому я, как бы это сказать, не исключаю, что кто-то может Каменаши-куну в его пихании локтями и барахтании лапами мягко помогать, ну например - вводя в круг, где он может пересечься с каким-нибудь, гм, серьезным режиссером?
Аргх, опять длинно... Ладно, дальше - короткой строкой (по возможности)
Во-первых, Ylisa, спасибо за ссылочки на фильм про Кёко, обязательно посмотрю (хоть и не пойму ничего), потому что мне она чрезвычайно интересна.
Во-вторых, про черепаха и отдых. Тут я опять и не согласна и согласна, гы)) Потому что объективно - я не вижу от какого из проектов он мог бы в этом году отказаться (кроме разве что "проекта хоумран", но Каме и бейсбол это святое)), а с другой стороны - да, он и правда переходит в ту стадию, когда и бежать впереди паровоза уже невозможно, и в сторону соскочить страшно, а вдруг потом не получится на прежнее место вспрыгнуть? И в принципе - не должен ли быть какой-то специальный менеджер-сан ответственный за черепахо-расписание, и не в его ли обязанности входит (должно входить) вписывать туда время от времени недельку роздыху - сугубо в плане поддержания "активов ДжЕ" в рабочем состоянии?
В-третьих, не хочу Каме "карманных режиссеров" - в принципе, считаю, что это неправильно, когда актер на площадке диктует свои условия. Потому что актер - даже самый хороший - не видит себя со стороны, и порой не ощущает, что начинает повторяться. И даже не хочу, чтобы он стал членом чьей-то "команды", потому что в принципе считаю такую команду тоже чем-то неправильным - актеры должны набираться под сценарий и под роль.
А хочу, чтобы он стал таким актером, чтобы его хотели приглашать самые разные режиссеры и лепили бы из него то, что им и их фильму надо (хоть принца датского, хоть Юрия Деточкина). Потому что актер должен постоянно находить нового себя - тогда он будет расти как актер.
А уж кем Каменашу захочется стать после этого - это другой вопрос. Но я даже не сомневаюсь, что кем-то да захочется))
-
-
14.08.2012 в 05:04ППКС - И под тем, что написала ты
И под тем, что написала chujaia, и...
chujaia, вот я сегодня копала вниз по твоему дневнику, чтобы перечитать, что там писалось под фотографиями с вечеринки, и наткнулась на одну фотографию, которую почему-то до сих пор не видела - как такое могло случиться непонятно, но факт.
И почему-то попросилась она у меня прямиком в этот пост.
читать дальше
-
-
14.08.2012 в 05:36А как же! Просто вчера срубило уже меня
somewhere_there, Мне уже даже стыдно как-то за мои гипердлинные посты... Но если я начну их под кат убирать, chujaia надо мной опять смеяться будет
Та шоб еще в собственном дневе стыдиться?!
Кат не очень четко выделен графически, и то, что под ним, бывает ускользает от внимания или забывается при комментировании. Особенно фото))
Губки выпячены - тоже выказываем презрение, или это просто один из малоизученных (в отличие от скажем губооблизывания) лицевых тиков черепаха? somewhere_there, вот и мне эти снимки DG 12/08/2012 резанули глаз, там же в динамике видно, что губки - это не случайно запечатленное мгновение (фанкам нет сил искать). Но сколько бы ни было этих фанатских съемок проходов Каме в комментаторскую будку, как бы не орала толпа вокруг, у Каме такого лица не наблюдала (иногда что-то проскальзывало).
-
-
14.08.2012 в 05:44И почему-то попросилась она у меня прямиком в этот пост.
О, это чУдная фотография муслолилась у китайцев с их комментами насчет семейства (гугло-переводчик - это вам не Володарский, но некоторое представление ан-масс, так сказать, дает
Аня очень умная девушка. Не потому, что это сказал сам Каменаши (было в его интервью насчет того, что она как загнет что-либо, так они вместе с Фуку в словаре потом ищут, а чё это такое). Утрирую
Вырвано из контекста, а значит не факт
конец октября 2011, одна из промо-ТВпередач
-
-
14.08.2012 в 05:54читать дальше
Как там Каменаши говорил на промо Семи обличий Ямато? Женщина должна идти немного сзади?
Даже если она знает себе цену
читать дальше
Балетные тапочки и белая подошва
читать дальше
-
-
14.08.2012 в 06:19По моему разумению только "свой" режиссер будет заботиться о своем актере в плане развития его таланта и многообразности ролей. Именно Михалков после "Свой среди чужих" и "Рабы любви" дал Калягину Платонова в "Механическом пианино", жестко поставив условие похудеть на 30 с гаком килограммов. Или М.Захаров - Янковский, Абдулов. Вот что-то этакое у меня в мыслях))
-
-
14.08.2012 в 06:25Это - особенность его профессии. Что бы ты ни наработал, нет гарантий на завтра (пример по ходу: паренек, позади которого маленький черепах вытанцовывал во времена Кимпачи-сенсея и мечтал оказаться рядом с ним, и который потом сыграл небольшой эпизод в Беме, как его там - Козама или... Се ля ви)
У замороченного Каме что-то есть в голове на будущее. А небольшая лавка, куда будут заходить друзья побеседовать за жизнь с мудрым владельцем, это ... это - запасной аэродром, на всякий случай))
-
-
14.08.2012 в 10:51Но сколько бы ни было этих фанатских съемок проходов Каме в комментаторскую будку, как бы не орала толпа вокруг, у Каме такого лица не наблюдала (иногда что-то проскальзывало).
Ага, проскальзывало, но обычно все-таки держал "лицо кирпичом", а тут - вот в этом "сглатывании с поджиманием губок" на DG видится мне не столько презрение, сколько раздражение - в достаточно крайней степени (А потом он проходит в кабинку и растекается сусальной лужицей, гы))
У замороченного Каме что-то есть в голове на будущее. А небольшая лавка, куда будут заходить друзья побеседовать за жизнь с мудрым владельцем, это ... это - запасной аэродром, на всякий случай))
О я даже не сомневаюсь, что есть, и что особо ждать пока оно все само собой сбудется, он не согласен. И что лавка, это именно, как ты раньше и сказала - мимолетное "пора в отпуск". Помнишь, был уже момент, когда он продавцам завидовал, тоже по-моему в весьма загруженный/непростой для себя период.
Это - особенность его профессии. Что бы ты ни наработал, нет гарантий на завтра (пример по ходу: паренек, позади которого маленький черепах вытанцовывал во времена Кимпачи-сенсея и мечтал оказаться рядом с ним, и который потом сыграл небольшой эпизод в Беме, как его там - Козама или... Се ля ви)
Ага, особенность - но ни разу не гарантия. Истории известны случаи, когда актеры/певцы на протяжении нескольких лет к ряду держались настолько в струе, что буквально - на какой канал не переключишь, и тут он(а)! А потом сливались бесследно в дремучее никуда. А были такие, которые приостанавливались на время, выжидали чего-то стоящего (подозреваю, правда, что приостанавливались, когда это стоящее было уже хотя бы на этапе устной договоренности) и возвращались с триумфом. То есть - спрыгнуть страшно, но и бежать впереди паровоза - не гарантия. Вот в этом настоящая особенность этого бизнеса. А с другой стороны - вот Корея отправляет своих мальчиков добровольно-принудительно на два года в армию, и ничего? А отдых все равно необходим - потому что творческая профессия требует напряжения не только физических, но и духовных, а их куда труднее собрать в кучку для одного кратковременного рывка, чревато тем, что не дотянешь - и получится только хуже.
-
-
14.08.2012 в 11:18О режиссерах
Не-а, не убедило. Потому что для меня... ну вот Калягин не самый подходящий, может быть пример, но в ролях Богатырева, Глушенко, да той же Соловей - у Михалкова, чудится что-то неуловимо похожее. И мне Калягин интересен тем, что он и Платонов, и "Я ваша тетя из Бразилии", и Эзоп - у совсем разных режиссеров. И сам Михалков интересен тем, что снял и Рабу любви/Механическое пианино/Обломова (которые для меня на каком-то уровне неуловимо сливаются - люблю все эти фильмы, но вот, наверное, если бы их ретроспективно показывали изо дня в день все подряд, то я бы устала), и Родню - для которой, к слову, практически полностью актерский состав обновил. И Янковский у Захарова - немножко, чуть-чуть одинаковый, Захаровский, а вот во "Влюблен по собственному желанию" - другой, и в Зеркале - другой, и в "Звезде пленительного счастья" - другой. И к слову - например, "Служебный роман" у меня с "Легким паром" тоже сливаются - каждый раз, как их перед Новым годом крутят.
А про требование к резкому изменению облика/образа - вон Кристиана Бейла пригласил в "Машиниста" совсем левый режиссер, с которым он ни до, ни после не сотрудничал, и похудел Бейл на 28 кг, хотя ему в отличие от Калягина - было некуда так худеть.
-
-
15.08.2012 в 00:28Вот в очередной раз повторю - люблю логику. И твой аналитический взгляд.
И не важно, сходится-расходится. Интересно посмотреть под другим углом.
Вот присутствующий-отсутствующий Каменаши. Я не обратила на этот момент особого внмания. У Каме часто на скринах наблюдается изгиб в противоположную от генеральной линии партии сторону
П.С. А это пост сейчас открыт с ограничениями или для всех?
Мне интересно еще и мнение kayenn
-
-
15.08.2012 в 01:25Это, пожалуйста, это завсегда)) На мне на работе всякие новые идеи проверяют - если удалось все мои "другие углы" отмести, значит, все, значит уже никаких подводных камней не осталось, можно воплощать. Потому что я по умолчанию сразу начинаю спрашивать - а почему так, а почему не вот так?
Но тут больно выразительный снимок. Знаешь, как у хороших актеров в хорошей постановке с точно выверенной мизансценой и построением кадра. Ага, просто красивый кадр получился - из серии "нарочно не придумаешь".
П.С. А это пост сейчас открыт с ограничениями или для всех? Мне интересно еще и мнение kayenn
Для всех, уже давным давно для всех - коммента с четвертого-пятого. А для kayenn был сразу открыт, но почему-то она не высказалась, хотя я бы тоже с удовольствием ее мнение выслушала...
-
-
15.08.2012 в 15:41Ой, девочки, я как всегда с большущим опозданием, но сей чудесный фик породил в моей голове массу неясных расфокусированных мыслей, которые мне ну никак не удавалось (боюсь, и сейчас полностью не удается) собрать в одну кучу и хоть как-то сформулировать. Но дискуссию вашу читала с интересом, ага
Повторюсь, что работа мастерская! Впрочем, могло ли быть иначе? И с каждой своей работой somewhere_there уверенно переходит в разряд моих любимых фандомных авторов
Вот удивительное дело, только в этом фике окончательно поняла, насколько огромную нежность и... ээээ... какую-то мягкую неоскорбительную жалость ( или жалостливость) испытывает автор дневника к Каме. Нет, то есть она всегда была заметна в ее работах (фик с кизуны просто переполнен этой бесконечной нежностью к Черепаху), но именно Персональный Париж выявил мне ее масштабы
Все имха имхастая, конечно
-
-
16.08.2012 в 00:41Все имха имхастая, конечно
Интересно. Очень.
Может и глупость скажу насчет момента, когда Кеко-сан предложила... мммм... , но вот в этом вопросе мне было бы интересно сравнить не только саму точку зрения, но и, так сказать, возрастной ценз. Есть ли взаимосвязь
-
-
16.08.2012 в 16:07Здесь уже прозвучали мысли, что в их отношениях Коидзуми-сан скорее всего была сверху. Я бы немного выразилась иначе: она была НАД ним.
То есть наверное она была для него и любимой женщиной, и мудрым советчиком, и образцом стиля... и просто хорошим другом и семпаем. Но одновременно Кеко, осознавая их разницу в возрасте, в положении , в жизненном опыте, пережившая болезненный развод, неосознанно или, вполне вероятно, осознанно сохраняла между ними некоторую дистанцию, окружая себя неким флером недостижимости и загадки. В общем, я пытаюсь сказать, что эта женщина не была лишена здорового женского тщеславия
После разрыва Кеко-сан с Каме (да и с другими молодыми любовниками), ей наверняка хотелось оставаться в их памяти императрицей, царицей Савской, блоковской незнакомкой, а не любопытным экспериментом с большой разницей в возрасте) Наверняка она прилагала для этого некоторые усилия. Наверняка не позволяла себе излишне воспламеняться и сгорать в запретной страсти
дать поплакать на плечеНо предложить ... мммм... свое тело как сосуд, куда можно излить свое разочарование и гнев - это один из рубиконов, который можно перейти, рискуя превратиться из бывшей возлюбленной Семирамиды в пулеметчицу Анку и нянюшку Арину Родионовну. Имхо, вряд ли Кеко-сан так сильно этого хочется-
-
16.08.2012 в 22:02Помню-помню, только не знаю, в каком возрасте он это заявил
-
-
16.08.2012 в 22:06-
-
17.08.2012 в 23:33Ну во-первых, автор сидит в домике, красный как помидор и от похвалы, и от того, какая она оказывается "легко читаемая"... эээ... "поверхностно видимая"?... в общем не знаю я, как это сказать, чтобы было понятно, что это не столько про произведения, сколько про, гм, выводы...
А еще автор безумно рад, что кто-то, с кем она общается здесь читал тот фик с кизуны. Вообще, мне после твоего коммента захотелось одновременно и "Лес" продолжать, и вот этот фик с кизуны перевести... надо однако, как-нибудь собраться и сделать это...
Что касается аргументации, то я между прочим полностью согласна, насчет загадочности, царственности и дистанции, ага... Мы просто с тобой, именно с тобой, про Кеко, понятное дело никто и ничего не знает, расходимся в том, в чем эта дистанция выражается)) Можно даже сказать - во взглядах на... ценность телесной близости, что ли? Потому что, ну гм, то что я пыталась описать в этом фике, не знаю, насколько успешно, это как раз сосуществование с очень тщательным сохранением духовной дистанции - твоя жизнь только твоя, моя жизнь только моя, вот именно в душу мы друг другу не лезем, все общение на... даже не дружеском (потому что друзья делятся тем, что их беспокоит), а приятельском уровне: о погоде, о моде, о музыке - о совершенно отвлеченных вещах. Таковы правила, по которым играют они оба, не в последнюю очередь - сама Кеко, но и черепах тоже (тут можно потеоретизировать на тему реакции на то, что слишком сильно открылся раньше, но и о том, что вот это "приходи и в мой мир тоже" - не случилось, и второго приглашения не будет, это я как раз вспоминала тоже, когда писала. А насчет "разбить сердце взрослой женщины", это скорее тематически к "Лесу", если вспомнишь, когда он это говорил, скажи, окей?).
И на фоне этого - вот именно откровенно поговорить с ним, напиться с ним, погладить по голове, дать поплакать на плече - это вот как раз именно то, чего она не может сделать, потому что это значило бы снова стать полноценной частью его жизни, или сделать его полноценной частью своей.
А вот чисто физическое присутствие, чисто физическое соприкосновение - оно не табу. Можно погладить по спине, можно размять затекшую шею, можно чмокнуть в губы в качестве приветствия, положить голову на плечо или свернуться рядом во время просмотра фильма - на чисто физическом уровне между ними существует определенное удобство, я бы даже сказала, что эти физические жесты - ни к чему не обязывают, когда-то эти люди были любовниками, и на фоне этого сегодняшний обесстращенный (вот такое слово)) вариант, такая бледная, немного безличная тень. Но - допустимая. Даже секс допустим - тоже такой, немножко обесстращенный, чисто для удовольствия (и скорее в качестве исключения).
Вот поэтому, когда он по сути откровенно признается в том, что нуждается в утешении - кстати тоже в чисто физической форме - это для нее шок, и она не знает, что делать, потому что вариант в принципе один, влезать в его проблемы. И вот для меня, тот способ, который она выбирает - он, да, самый действенный, эффективный, быстрый, но и одновременно - безличный. Потому что с того момента, когда он сдается (прости если грубо), но он имеет не ее, он имеет свои неприятности, а она (она духовная), где-то рядом наблюдает за процессом. И потом - по сути сбегает, когда он готов рассыпаться. Вот для меня это настолько не Анка-пулеметчица, что даже и не передать словами. Богиня может позволить смертному воспользоваться своим телом, но богиня не будет укачивать его пока он плачет, что-то в этом роде. Секс - это секс, а близость - это близость, и это совсем разные вещи, как-то так.
Другой вопрос - что в том как она ведет себя, и в этих их отношениях, и в том какой она себе видится - не все правда, и есть маски для других, и маски для него, и маски для себя, так что все нужно немного делить... ну не на восемь или шестнадцать, как большинство рассуждений Каменаша в прессе, но по крайней мере на четыре или на два))
chujaia, но вот в этом вопросе мне было бы интересно сравнить не только саму точку зрения, но и, так сказать, возрастной ценз. Есть ли взаимосвязь
kayenn тебе на этот вопрос не ответила, но мне вот, например, интересно - какую теорию ты там себе думала, насчет возрастного ценза. Поделишься?
-
-
18.08.2012 в 00:20Да все гораздо проще
-
-
18.08.2012 в 00:23-
-
18.08.2012 в 00:47-
-
18.08.2012 в 01:06-
-
18.08.2012 в 01:37-
-
18.08.2012 в 01:45-
-
18.08.2012 в 07:55Это было ясно сразу - пол мужской, 23 года. На молоденькую девушку ты явно не тянешь с таким-то профилем
Рассуждения мои выродились в воспаленном непосильной работой и недостатком сна мозге без привязки к конкретным людям, чисто теоретически. Иногда в разном возрасте по-разному воспринимаешь одни и те же вещи. Для меня - финал "Шербургских зонтиков" или "Романса о влюбленных". Хотя, здесь больше зависит не от количества прожитых лет, а от именно что "кочки зрения". Термин был придуман для писателей-фронтовиков, пришедших в литературу в 60-70-е годы. Им было девятнадцать, и они видели войну "из окопа", а не с командного поста.
-
-
18.08.2012 в 17:28Могу тебя заверить, что ты совсем не "легко читаемая"... эээ... "поверхностно видимая"?... нет, вовсе нет. Просто остатки моего образования позволяют мне периодически читать между строк
Я вот тут покрутила-повертела в голове твой комент, и сдается мне, chujaia, абсолютно права про наши разные "кочки" зрения ( chujaia, брат-филолог, это ты?) на отношения Кеко и Каме, точнее на то, где именно мы расходимся в том, в чем эта дистанция выражается)) Я поняла, что действительно влезла со своим мироустройством вещей в твой фик и попыталась пришить пуговицы по своей канве, не обращая внимания на уже имеющуюся) Думается мне, что твоя, авторская Кеко более сердечная и сострадательная, что ли, чем моя (к Каме, по крайней мере), отсюда и разночтения) В моей системе координат блоков между героями стоит гораздо больше, и Кеко-сан получилась у меня более отстраненной и закрытой, установившей когда-то определенные границы на эмоциональном уровне раз и навсегда и категорически не желающей их переступать. И дело тут совсем не в ценности физической близости, к которой у меня отношение подчас философское, точнее, не только в ней. Откровенно поговорить с ним, напиться с ним, погладить по голове, дать поплакать на плече - это вот как раз именно то, чего она не может сделать, потому что это значило бы снова стать полноценной частью его жизни, или сделать его полноценной частью своей Но для меня есть вероятность утешить именно таким образом, но не вникать, и уж точно не делать его снова частью своей жизни. Просто пробормотать: "Все будет хорошо" или "И это пройдет", выслушать и т.д., но все дальнейшее нежеланно, ненужно, а значит излишне. Именно ей. Потому как "сексом занимаюсь только для удовольствия и только тогда, когда хочется. И никак иначе"
В общем, я хочу сказать, что, наверное, твоей Кеко Каме больше дорог, чем моей
-
-
18.08.2012 в 17:35-
-
18.08.2012 в 17:42-
-
18.08.2012 в 20:39А, ну вот это наверное мое, да. Потому что для меня выслушать - уже значит загрузить себя чьими-то проблемами))
А вообще, опять-таки - эта Кёко существует в границах этого фика. Мне почему-то кажется, что Кёко из "Леса" несколько ближе к тому образу, который выстроила ты (ну это с учетом того, что я знаю о дальнейших событиях)
А вот можно вопрос - очень волнующий этого автора всегда? Раз уж ты сама подняла вопрос о, гм, просвечивании "авторской позиции" причем, по крайней мере, в двух моих текстах)) Это такой источник моих периодических панических состояний - в особенности поскольку я люблю писать со своего рода "фиксированной точки зрения", пусть даже и от третьего лица: ну вот как "Like Ships at Sea" написана от Джина, или вот этот фик - от Кёко, а "Лес" от Каме. Я имею в виду - они вообще читаются как разные личности? Или все это некий среднестатистический "мой стиль"? Потому что... гм... это вот то, на что я не могу взглянуть со стороны, потому что для меня - внутренне - когда я пишу, они разные, и я потом и читаю уже написанное через призму этой "разности". А насколько она реально отражается в тексте - это ведь другой вопрос...